План пересказа

1. Жизнь недоросля Петруши Гринева.
2. Петр отправляется на службу в Оренбург.
3. Незнакомец спасает Гринева в буран, Петр дарит «вожатому» заячий тулупчик.
4. Знакомство Гринева с обитателями Белогорской крепости.
5. Дуэль Гринева и Швабрина.
6. Петр не получает благословения своих родителей на свадьбу с Машей Мироновой.
7. Жители крепости узнают о приближении войска Емельяна Пугачева.
8. Пугачев устанавливает в крепости свою власть.
9. Швабрин переходит на сторону Пугачева. Мятежник отпускает Гринева, припомнив его заячий тулупчик.
10. Швабрин становится комендантом крепости и принуждает Машу, оставшуюся сиротой, выйти за него замуж.
11. Гринев и Савельич едут на помощь Маше и снова встречаются с Пугачевым.
12. Пугачёв отпускает Машу с Гриневым.
13. Петр отправляет Машу к своим родителям, а сам воюет против Пугачева.
14. Гринев арестован по доносу Швабрина.
15. Маша добивается справедливости у императрицы.

Пересказ

Эпиграф: Береги честь смолоду . (Пословица.)

Глава 1. Сержант гвардии

Отец Петра Гринева вышел в отставку; в семье было девять детей, но все, кроме Петра, умерли в младенчестве. Петрушу еще до появления на свет записали в Семеновский полк. Воспитывает мальчика крепостной дядька Савельич, под руководством которого Петруша осваивает русскую грамоту и учится «судить о достоинствах борзого кобеля». Позже к нему выписывают француза Бопре, который должен был учить мальчика «по-французски, по-немецки и другим наукам», но воспитанием Петруши он не занимался, а пил и гулял. Отец вскоре обнаружил это и выгнал француза.

На семнадцатом году отец отправляет Петрушу на службу, но не в Петербург, как надеялся сын, а в Оренбург. По пути Гринев знакомится в трактире с ротмистром Зуриным, который учит его играть на бильярде, спаивает и выигрывает у него 100 рублей. Гринев «вел себя, как мальчишка, вырвавшийся на волю». Наутро Зурин требует выигрыш. Желая показать характер, Гринев заставляет Савельича, несмотря на его протесты, выдать деньги, и, пристыженный, уезжает из Симбирска.

Глава 2. Вожатый

По дороге Гринев просит у Савельича прощения за свое глупое поведение. В пути их застает буран. Они сбиваются с дороги, но встречают человека, который выводит их к жилью. На постоялом дворе Гринев разглядывает вожатого. Тот разговаривает с хозяином на «иносказательном языке»: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком, да мимо». Гринев видит вещий сон, в котором предсказаны последующие события. Гринев дарит вожатому заячий тулупчик в. благодарность за спасение.

Из Оренбурга старый товарищ отца Андрей Карлович направляет Гринева на службу в Белогорскую крепость (40 верст от города).

Глава 3. Крепость

Крепость похожа на деревушку. Распоряжается всем разумная и добрая старушка, жена коменданта, Василиса Егоровна.

Гринев знакомится с Алексеем Ивановичем Швабриным, молодым офицером, переведенным в крепость за дуэль. Он рассказывает Гриневу о жизни в крепости, язвительно описывает семью коменданта, особенно нелестно отзывается о дочери коменданта Миронова Маше.

Глава 4. Поединок

Гринев очень привязывается к семейству коменданта. Его производят в офицеры. Гринев много общается со Швабриным, но тот ему нравится все меньше, а особенно его колкие замечания о Маше. Гринев посвящает Маше любовные стихи, посредственные. Швабрин резко их критикует, оскорбляет Машу к разговоре с Гриневым. Гринев называет его лжецом, Швабрин требует сатисфакции. Чтобы предотвратить дуэль, по приказанию Василисы Егоровны их арестовывают. Через некоторое время Гринев узнает от Маши, что Швабрин за нее сватался, а она отказала ему (этим и объясняется упорное злословие Швабрина по адресу девушки). Дуэль возобновляется, Швабрин коварно ранит Гринева.

Глава 5. Любовь

Маша и Савельич ухаживают за раненым. Гринев делает Маше предложение. Пишет письмо родителям с просьбой благословить на брак. Швабрин приходит навестить Гринева, признает, что был виноват. В письме отца Гринева — отказ в благословении. Маша избегает Гринева, не хочет свадьбы без согласия родителей. Гринев перестает бывать в доме Мироновых, падает духом.

Глава 6. Пугачевщина

Комендант получает уведомление о разбойничьей шайке Емельяна Пугачева, нападающей на крепости. Василиса Егоровна все выведывает, и слухи о скором приступе распространяются по всей крепости. Пугачев окружает крепость и призывает противника сдаваться. Иван Кузьмич решает отослать Машу из крепости. Маша прощается с Гриневым. Василиса Егоровна отказывается уезжать и остается с мужем.

Глава 7. Приступ

Ночью казаки уходят из Белогорской крепости под знамена Пугачева. Пугачевцы нападают на крепость. Комендант и немногочисленные защитники крепости обороняются, но силы неравны. Захвативший крепость Пугачев устраивает суд. Ивана Кузьмича и его товарищей казнят (вешают). Когда очередь доходит до Гринева, Савельич бросается в ноги Пугачеву, умоляя пощадить «барского дитятю», обещает; выкуп. Пугачев сменяет гнев на милость, вспомнив барчука, подарившего ему заячий тулупчик. Жители города и гарнизонные солдаты присягают Пугачеву. На крыльцо выводят Василису Егоровну и убивают ее. Пугачев уезжает. Народ бежит за ним.

Глава 10. Осада города

Гринев едет в Оренбург к генералу Андрею Карловичу. Чиновники предлагают подкупить людей Пугачева (назначить за его голову большую цену). Урядник привозит Гриневу из Белогорской крепости письмо от Маши. Она сообщает, что Швабрин принуждает ее выйти за него замуж. Гринев просит генерала дать ему роту солдат и полсотни казаков, чтобы очистить Бе-логорскую крепость. Генерал, разумеется, отказывает.

Глава 11. Мятежная слобода

Гринев и Савельич одни отправляются на помощь Маше. По дороге их хватают люди Пугачева. Пугачев допрашивает Гринева о его намерениях в присутствии единомышленников. Гринев признается, что едет спасать сироту от притязаний Швабрина. Разбойники предлагают разобраться не только со Швабриным, но и с Гриневым, а именно повесить обоих. Пугачев относится к Гриневу с явной симпатией, обещает женить, его на Маше. Утром Гринев в кибитке Пугачева едет в крепость. В доверительной беседе Пугачев говорит ему, что хотел бы пойти на Москву, рассказывает Гриневу калмыцкую сказку об орле и вороне.

Глава 12. Сирота

В крепости Пугачев выясняет, что Швабрин издевается над Машей, морит ее голодом. Пугачев «волею государя» освобождает девушку и хочет тут же обвенчать ее с Гриневым. Швабрин выдает, что она дочь капитана Миронова. Пугачев решает: «казнить так казнить, жаловать так жаловать» и отпускает Гринева и Машу.

Глава 13. Арест

По дороге из крепости солдаты арестовывают Гринева, приняв его за пугачевца, отводят к своему начальнику, которым оказывается Зурин. По его совету, Гринев решает отправить Машу с Савельичем к своим родителям, а сам продолжает сражаться. Пугачева преследуют, ловят. Война заканчивается. Зурин получает приказ арестовать Гринева и отправить его под караулом в Казань в Следственную комиссию по делу Пугачева.

Глава 14. Суд

Из-за клеветнического доноса Швабрина Гринева подозревают в том, что он служил Пугачеву. Его приговаривают к ссылке в Сибирь.

Родители Гринева в горе из-за судьбы сына. Они очень привязались к Маше. Маша едет в Петербург добиваться справедливости у самой государыни. В Царском Селе, в саду она случайно встречает императрицу, не зная, кто перед ней, и рассказывает истинную историю Гринева, объясняет, что он попал к Пугачеву из-за нее. Машу вызывают во дворец. На аудиенции императрица обещает устроить судьбу Маши и простить Гринева. Его освобождают из-под стражи.

Капитанская дочка — произведение Пушкина, которое безусловно заслуживает прочтения, однако если Вы хотите вспомнить основные моменты — то Вам подойдет наше краткое содержание.

Экскурс в прошлое

Главный герой повести – Пётр Гринёв – единственный ребенок в семье майора Андрея Петровича и потомственной дворянки Авдотьи Васильевны. Его семья была не из бедных: у них имелось триста душ крестьян, богатый дом и много земли.

Братья и сестры Петра умерли еще в младенческом возрасте. С ранних лет мальчика воспитывал Архип Савельич – преданный слуга семьи. Он рассказывал Петру о природе, о героях былин, брал его на рыбалку. Однако отец хотел, чтобы сын получил хорошее образование, и пригласил для него гувернера из Москвы – месье Бопре; тот был парикмахером, но знал французский язык и правила поведения в обществе. Савельич очень расстроился и говорил, что эта идея не приведет к добру – новый воспитатель сразу не понравился старику. Он оказался прав: француз совсем не занимался с мальчиком и вел распутный образ жизни. Вскоре Андрей Петрович выгнал месье Бопре из своего имения.

На службу!

По правилам, юных дворян с раннего детства приписывали к какому-либо полку императорского войска. Отец Петра Гринёва заменил полк, в который определили молодого человека: теперь он должен был отправляться не в гвардию, а в отдаленный гарнизон в Оренбургской губернии. Офицер считал, что в Петербурге его сын ничему не научится. Пётр расстроился: ему хотелось поехать в столицу. Из-за того, что юному дворянину всего лишь семнадцать, с ним поехал Савельич, которому доверили все деньги и багаж.

Во время первой остановки в трактире Пётр говорит Савельичу, что тот должен ему во всем повиноваться, и требует выдать ему деньги для покрытия долга. Оказалось, что юноша проиграл в бильярдном состязании ротмистру Зурину, и теперь должен ему сто рублей. Савельич просил Гринёва попросить соперника простить ему проигрыш за неопытностью лет, но Пётр стоял на своем, говоря, что оплата долга является делом чести.

Буран в степи

После того, как долг был оплачен, Гринёв пообещал Савельичу больше не совершать таких промахов. Приближается ураган; юноша приказывает ямщику продолжать поездку, и вскоре они застревают в степи – придется оставаться на ночлег в пути. Им помог проходящий мимо человек, закутанный в старый армяк; следуя за ним, Пётр и его спутники добрались до ближайшей избы. В знак благодарности Гринёв хотел дать ему немного денег, но Савельич отказал, и юноша подарил мужчине заячий тулуп.

В Белогорской крепости

Через некоторое время Пётр добрался до своего гарнизона. Крепость располагалась в сорока верстах от Оренбурга, на Яицком берегу. Живущие здесь люди занимались охотой, рыбалкой, огородничеством. Те, кто служил, тренировались на плацу, и иногда совершали выстрелы из единственной пушки.

Семья коменданта крепости Ивана Кузьмича состояла из трех человек: его самого, жены Василисы Егоровны и дочери Машеньки. Василиса Егоровна заправляла всеми делами; она сильно отличалась от матери Гринёва, которая часто плакала из-за строгости Андрея Петровича.

Коварство Швабрина

Дни службы были довольно однообразными. Вскоре Пётр стал замечать откровенную неприязнь, выказываемую по отношению к нему его коллегой Алексеем Швабриным — это произошло из-за того, что Швабрину понравилась дочь коменданта, и он воспринял Гринёва как соперника, тем более Маша ответила отказом на предложение Швабрина. Он начал опускать девушку в глазах Петра, однако тот увидел, что на самом деле Маша – хорошая и честная девушка. Родители волновались за судьбу дочери: у нее не было приданого, и поэтому она могла навсегда остаться незамужней.

Дуэль и письмо домой

Как-то раз Пётр сочинил стих, в котором встречалось имя Мария. Швабрин, которому он показал свое произведение, рассмеялся, сказав, что сердце дочери коменданта нужно завоевывать не поэзией, а материальными вещами, например, парой новых сережек. Гринёв, рассердившись, назвал Алексея лжецом, и тот вызвал Петра на дуэль – такое оскорбление было серьезным для офицера. Молодые люди решили драться на шпагах. Секунданту – поручику Ивану Ивановичу – удалось предотвратить кровопролитие, но соперники встретились еще раз. Когда Гринёв повернулся к прибежавшему к ним Савельичу, Швабрин нанес ему ранение чуть ниже плеча. После этого Пётр пять суток провел без сознания; когда юноша пришел в себя, он увидел, что возле него сидит Маша.

Гринёв понял, что очень сильно любит эту девушку. Он пишет письмо родителям, в котором просит их дать благословление на свадьбу с Машей; она согласна стать его женой при условии, что его родители не будут против. Однако Андрей Петрович из-за дуэли отвечает отказом – он думает, что сын еще не повзрослел, если готов рисковать жизнью по всяким пустякам вроде стихотворений.

Волнения в городе, нападение на крепость

В гарнизоне ходили слухи о неспокойном положении в городе: Емельян Пугачёв собрал народ и идет на царя. Комендант начал подготовку к обороне, но понимал, что силы невелики, а подкрепление маловероятно: одна надежда, что восставшие пройдут мимо. Но этого не происходит. Иван Кузьмич просит увезти дочь и говорит прощальные слова ей и жене, но женщинам не удалось уехать: дороги к Оренбургу перекрыты. Часть населения переходит на сторону восставших, и Белогорская крепость сдается. Захватчики предлагают коменданту и офицерам дать присягу новому правителю – Пугачёву; они отказываются. За это восставшие казнят Ивана Кузьмича и Ивана Ивановича. Следующим должен был стать Пётр Гринёв, но Савельич упал в ноги Емельяну Пугачёву и стал умолять самозванца отпустить молодого офицера и казнить его вместо юноши. Пугачёв сказал, что отпустит Петра просто так. Вечером Савельич напомнил молодому человеку о том прохожем, которого они встретили в пути. Тот, кому Пётр подарил заячий тулуп – Емельян Пугачёв.

Василиса Егоровна просит казаков отвести ее к мужу; она думает, что его взяли в плен. Тут она видит его среди повешенных; без мужа жизнь ей не дорога. Один из восставших смертельно ранит женщину. У Маши, находящейся в доме попадьи, горячка; через стенку от нее остановился Пугачев. Он спрашивает, кто лежит за перегородкой. Попадья говорит, что это – ее племянница; если откроется, что Маша – дочь капитана, смерти ей не избежать.

Тем временем Савельич предъявляет Пугачёву счет за испорченные вещи, записав туда и заячий тулуп. Вначале самозванец отказал ему, но вскоре прислал коня, шубу и полтину.

Отъезд из крепости

Пугачёв отпускает Гринёва из крепости. Во время разговора Емельян рассказал Петру калмыцкую сказку про орла и ворона. Молодой человек едет в Оренбург; на душе у него тяжело – Маша осталась в крепости. Пётр отправляется к генералу, докладывает ему о происходящем в крепости и заявляет о необходимости срочного выдвижения войск. Но на военном совете решают, что это бессмысленно: лучше продолжать оборонять Оренбург.

Восставшие совершают попытки нападения на город, но ему удается выстоять. Конники иногда выезжают на разведку неподалеку от Оренбурга; в один из выездов Гринёв встречает урядника, который перешел на сторону Пугачёва. Тот передает ему письмо от Маши. Оказывается, Швабрина назначили новым комендантом, и он грозится через три дня насильно сделать девушку своей женой. Маша пишет, что лучше умрет, чем станет супругой Алексея.

После этого Пётр с Савельичем едут в Белогорскую крепость. Получив личное разрешение Пугачёва, они увозят Машу из крепости. Швабрин сообщает Емельяну, что девушка – дочь бывшего коменданта, но мужчина, верный своему слову, не изменяет решения.

Поездка к родным и военное следствие

Вскоре разрозненные отряды восставших отступили за Урал. Пётр отправил Машу к своим родителям – они встретили девушку, как родную. Осуществить это помог ротмистр Зуров.

Через некоторое время молодого человека вызывает следователь. Согласно доносу, Гринёв вступал в отношения с Пугачёвым, неоднократно виделся с ним и, возможно, являлся его шпионом. Автором доноса был не кто иной, как Швабрин, которого недавно арестовали. Пётр понимает, что не может оправдаться, не назвав имени Маши, и решает молчать. Гринёва приговаривают к повешению, но вскоре заменяют его пожизненной ссылкой в Сибирь. Родители Гринёва были потрясены тем, что их сын оказался перебежчиком. Маша понимает, что Пётр не стал оправдываться из-за нее: для юноши было лучше пойти на каторгу, чем подвергать любимую подозрению.

Развязка

Маша решила отправиться в Царское Село на аудиенцию к императрице. Родители Петра подумали, что ей не хочется выходить замуж за изменщика, и отпустили ее, но через несколько дней девушка вернулась, привезя с собой бумагу с оттиском императорской печати. В ней говорилось о полной невиновности Петра Гринёва; его надлежит отпустить и снять с него все обвинения в измене и шпионаже. Маша смогла доказать императрице, что молодой человек виделся с Пугачёвым лишь для того, чтобы спасти ее из крепости, что Пётр – благородный и честный офицер, никогда не предававший Отечества. Императрица одарила Машу богатым приданым, сказав, что это – то немногое, что она может сделать для дочери капитана Ивана Миронова. Через некоторое время сыграли свадьбу; молодожены решили поселиться в Симбирской губернии.

Емельяна Пугачёва вскоре привезли на Красную площадь для проведения казни на лобном месте. Пётр приехал в Москву, чтобы взглянуть в глаза бунтовщику; юноша был многим ему обязан.

СЕРЖАНТ ГВАРДИИ

«Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника».

Затем мальчику наняли учителя французского языка по имени Боп-ре. Он любил выпить, был «ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу». Но вскоре им пришлось расстаться.

Прачка Палашка пожаловалась, что мусье ее обольстил. Андрей Петрович Гринев сразу же его выгнал. «Тем и кончилось мое воспитание. Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась» .

Отец решил отдать Петрушу в службу. Мальчик очень обрадовался. Он вообразил себя офицером гвардии, живущим в Петербурге. Но Петрушу отправили к Андрею Карловичу Р., старинному товарищу отца, в Оренбург. С ним отправился Савельич.

В Симбирске, в трактире, Петру встретился Иван Иванович Зурин, ротмистр гусарского полка. Он убедил мальчика, что солдат обязательно должен научиться играть в бильярд, научиться пить пунш. Чем оба и занялись. В конце игры Зурин объявил Петру, что тот проиграл сто рублей. Но деньги были у Савельича. Иван Иванович согласился подождать и пригласил Петрушу пока что поехать к Аринушке.

Отужинали у Аринушки. Петр изрядно напился, затем оба вернулись в трактир. А Зурин только повторял, что нужно к службе привыкать. Утром Савельич упрекал своего хозяина в том, что тот рановато начал гулять. А тут еще и долг в сто рублей...

«Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину».

ВОЖАТЫЙ

Только в дороге Петру удалось примириться с Савельичем.

И тут путников настиг буран. Петр увидел какую-то черную точку, ямщик погнал лошадей к ней. Это оказался дорожный человек. Он предложил всем поехать на постоялый двор, который находился недалеко. Медленно стала продвигаться кибитка по высокому снегу. Пока ехали, Петруше приснился сон, который он так и не смог позабыть. «Мне казалось, буран еще свирепствовал, и мы еще блуждали по снежной пустыне...

Вдруг увидел я ворота и въехал на барской двор нашей усадьбы. Первою мыслию моею было опасение, чтобы батюшка не прогневался на меня за невольное возвращение под кровлю родительскую и не почел бы его умышленным ослушанием. С беспокойством я выпрыгнул из кибитки и вижу: матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. Тише, - говорит она мне, - отец болен при смерти и желает с тобою проститься». Пораженный страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу к постеле; матушка приподымает полог и говорит: «Андрей Петрович, Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его». Я стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?... Вместо отца моего, вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: «Что это значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у мужика?» - «Все равно, Петруша, - отвечала мне матушка - это твой посаженый отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит...» Я не соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: «Не бойсь, подойди под мое благословение...» Ужас и недоумение овладели мною... И в эту минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря: «Выходи, сударь: приехали».

«Хозяин, родом яицкий казак, казался мужик лет шестидесяти, еще свежий и бодрый. Провожатый «был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч... Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское». Не раз был он в этих краях. Провожатый и хозяин заговорили на воровском жаргоне о делах Яицкого войска, в то время только что усмиренного после бунта 1772 года. Савельич на собеседников посматривал с подозрением. Постоялый двор очень походил на разбойничий приток. Петрушу же это только забавляло.

Утром буря утихла. Запрягли лошадей, расплатились с хозяином. А провожатому Петр пожаловал свой заячий тулуп. Бродяга был чрезвычайно доволен подарком.

Приехав в Оренбург, отправились прямо к генералу. На завтра был назначен переезд в Белогорскую крепость к капитану Миронову, человеку доброму и честному.

КРЕПОСТЬ

Крепость представляла собой деревушку, окруженную бревенчатым забором. От старой капитанши Петр узнал, что сюда переводят офицеров за неприличные поступки. Вот, например, Швабрина Алексея Иваныча перевели за убийство. «Бог знает, какой грех его попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет».

Вошел урядник, молодой и статный казак. Василиса Егоровна попросила Максимыча отвести офицеру квартиру почище.

Петра Андреича отвели к Семену Кузову. Изба стояла на высоком берегу реки, на самом краю крепости. Половина избы занята была се-мьею Семена Кузова, другую отвели Петру.

Утром к Петруше явился Швабрин. Познакомились. Офицер рассказал Петру о жизни в крепости. Комендант пригласил обоих обедать. Он оказался стариком бодрым, высокого роста. В комнату «вошла девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у ней так и горели. С первого взгляда она не очень мне понравилась. Я смотрел на нее с предубеждением: Швабрин описал мне Машу, капитанскую дочь, совершенною дурочкою. За обедом говорили о том, сколько батюшка Петра душ имеет; что у капитанской дочери Маши всего-то приданого, что «частый гребень, да веник, да алтын денег... Хорошо, коли найдется добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою».

Марья Ивановна при этом разговоре вся покраснела, и даже слезы капнули на ее тарелку. Петру стало жаль ее, он поспешил переменить разговор.

ПОЕДИНОК

Прошло несколько недель, и Петр привык к жизни в Белогорской крепости. В доме коменданта был он принят как родной. В Марье Ивановне офицер нашел благоразумную и чувствительную девушку.

У Швабрина было несколько французских книг. Петр стал читать, и в нем пробудилась охота к литературе.

«Спокойствие царствовало вокруг нашей крепости. Но мир был прерван внезапным междоусобием».

Петр написал песенку и понес ее к Швабрину, который один во всей крепости мог оценить такое произведение.

Мысль любовну истребляя, Тщусь прекрасную забыть, И ах, Машу избегая, Мышлю вольность получить! Но глаза, что мя пленили, Всеминутно предо мной; Они дух во мне смутили, Сокрушили мой покой. Ты, узнав мои напасти, Сжалься, Маша, надо мной, Зря меня в сей лютой части, И что я пленен тобой.

Швабрин решительно объявил, что песня нехороша, потому что напоминает «любовные куплетцы». А в образе Маши Швабрин увидел капитанскую дочку.

Потом Швабрин сказал: «...ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег» . Эта фраза окончательно взбесила Петра. Договорились о дуэли. Но Иван Игнатьич стал отговаривать молодого офицера.

«Вечер провел я, по обыкновению своему, у коменданта. Я старался казаться веселым и равнодушным, дабы не подать никакого подозрения и избегнуть докучных вопросов; но признаюсь, я не имел того хладнокровия, которым хвалятся почти всегда те, которые находились в моем положении. В этот вечер я расположен был к нежности и к умилению. Марья Ивановна нравилась мне более обыкновенного. Мысль, что, может быть, вижу ее в последний раз, придавала ей в моих глазах что-то трогательное».

Со Швабриным условились драться за скирдами на"другой день в седьмом часу утра.

«Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов.

Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игна-тьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важнос-тию ».

Иван Кузмич отругал горячих противников. Когда же они остались наедине, Петр Андреич заявил Швабрину, что на том это дело не кончится.

«Возвратись к коменданту, я по обыкновению своему подсел к Марье Ивановне. Ивана Кузмича не было дома; Василиса Егоровна занята была хозяйством. Мы разговаривали вполголоса. Марья Ивановна с нежнос-тию выговаривала мне за беспокойство, причиненное всем моею ссорою с Швабриным».

Марья Ивановна призналась, что нравится Алексею Иванычу Швабрину, ведь он за нее сватался. Тогда Петр понял, что Швабрин замечал их взаимную симпатию и старался отвлечь друг от друга. Уже на следующий день Алексей Иваныч пришел к Петру.

Отправились к реке, стали драться на шпагах. Но тут послышался голос Савельича, Петр обернулся... «В это самое время меня сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился чувств».

ЛЮБОВЬ

«Очнувшись, я несколько времени не мог опомниться и не понимал, что со мною сделалось. Я лежал на кровати, в незнакомой горнице, и чувствовал большую слабость. Передо мною стоял Савельич со свечкою в руках. Кто-то бережно развивал перевязи, которыми грудь и плечо были у меня стянуты».

Оказалось, Петр пролежал без памяти пять суток. Марья Ивановна наклонилась к дуэлянту. «Я схватил ее руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала ее... и вдруг ее губки коснулись моей щеки, и я почувствовал их жаркой и свежий поцелуй».

Петр просит Машу стать его женой. «Марья Ивановна от меня не отходила. Разумеется, при первом удобном случае я принялся за прерванное объяснение, и Марья Ивановна выслушала меня терпеливее. Она безо всякого жеманства призналась мне в сердечной склонности и сказала, что ее родители конечно рады будут ее счастию». Но что скажут его родители? Петр написал письмо отцу.

Со Швабриным офицер помирился в первые дни выздоровления. Иван Кузмич не стал наказывать Петра Андреича. А Алексея Иваныча посадили в хлебный магазин под караул, «до раскаяния».

Наконец Петр получил от батюшки ответ. Он не собирался давать сыну ни своего благословения, ни своего согласия. К тому же отец собирался просить о переводе Петра из Белогорской крепости куда-нибудь подальше.

Но ведь Петр Андреич ничего в своем письме о поединке не писал! Подозрения Петра остановились на Швабрине.

Офицер отправился к Маше. Он попросил ее обвенчаться без согласия его родителей, но она отказалась.

«С той поры положение мое переменилось. Марья Ивановна почти со мною не говорила и всячески старалась избегать меня. Дом коменданта стал для меня постыл. Мало-помалу приучился я сидеть один у себя дома. Василиса Егоровна сначала за то мне пеняла; но видя мое упрямство, оставила меня в покое. С Иваном Кузмичем виделся я только, когда того требовала служба. Со Швабриным встречался редко и неохотно, тем более что замечал в нем скрытую к себе неприязнь, что и утверждало меня в моих подозрениях. Жизнь моя сделалась мне несносна».

ПУГАЧЕВЩИНА

Оренбургская губерния в конце 1773 года была заселена множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. «Их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость требовали со стороны правительства непрестанного надзора для удержания их в повиновении. Крепости выстроены были в местах, признанных удобными, заселены по большей части казаками, давнишними обладателями яицких берегов. Но яицкие казаки, долженствовавшие охранять спокойствие и безопасность сего края, с некоторого времени были сами для правительства неспокойными и опасными подданными.

В 1772 году произошло возмущение в их главном городке. Причиною тому были строгие меры, предпринятые генерал-майором Траубенбергом, дабы привести войско к должному повиновению. Следствием было варварское убиение Траубенберга, своевольная перемена в управлении и наконец усмирение бунта картечью и жестокими наказаниями».

Однажды вечером, в начале октября 1773 года, Петра вызвали к коменданту. Там уже были Швабрин, Иван Игнатьич и казацкий урядник. Комендант прочитал письмо от генерала, в котором сообщалось, что из-под караула сбежал донской казак и раскольник Емельян Пугачев, «собрал злодейскую шайку, произвел возмущение в яицких селениях и уже взял и разорил» несколько крепостей, производя везде грабежи и смертные убийства». Было приказано принять надлежащие меры к отражению помянутого злодея и самозванца, а буде можно и к совершенному уничтожению оного, если он обратится на крепость, вверенную вашему попечению».

Было решено учредить караулы и ночные дозоры.

Василиса Егоровна оказалась не в курсе дела. Она решила все выведать у Иван Игнатьича. Он и проговорился. Вскоре все заговорили о Пугачеве.

«Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости видел он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем, не мог он сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся».

Юлай, крещеный калмык, сказал коменданту, что показания урядника были ложны: «по возвращении своем лукавый казак объявил своим товарищам, что он был у бунтовщиков, представлялся самому их предводителю, который допустил его к своей руке и долго с ним разговаривал. Комендант немедленно посадил урядника под караул, а Юлая назначил на его место». Урядник бежал из-под караула при помощи своих единомышленников.

Стало известно, что Пугачев собирается немедленно идти на крепость, приглашает казаков и солдат в свою шайку. Слышно было, что злодей завладел уже многими крепостями.

Машу решено было отправить в Оренбург к ее крестной матери.

ПРИСТУП

Ночью казаки выступили из. крепости, взяв насильно с собою Юлая. А около крепости разъезжали неведомые люди. Марья Ивановна уехать не успела: дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена.

Все отправились на вал. Пришла и Маша - дома одной страшнее. «...Она взглянула на меня и с усилием улыбнулась. Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспомня, что накануне получил ее из ее рук, как бы на защиту моей любезной. Сердце мое горело. Я воображал себя ее рыцарем. Я жаждал доказать, что был достоин ее доверенности, и с нетерпением стал ожидать решительной минуты».

Тут банда Пугачева стала приближаться. «Один из них держал под шапкою лист бумаги; у другого на копье воткнута была голова Юлая, которую, стряхнув, перекинул он к нам чрез частокол. Голова бедного калмыка упала к ногам коменданта».

Иван Кузмич простился с женой и дочерью, благословил их. Комендантша с Машей удалились.

Крепость была сдана. «Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо. Казацкие старшины окружали его.

Отец Герасим, бледный и дрожащий, стоял у крыльца, с крестом в руках, и, казалось, молча умолял его за предстоящие жертвы. На площади ставили наскоро виселицу. Когда мы приближились, башкирцы разогнали народ и нас представили Пугачеву».

Ивана Кузмича, Ивана Игнатьича было приказано повесить. Швабрин же уже был среди мятежных старшин. Его голова была обстрижена в кружок, а на теле красовался казацкий кафтан. Он подошел к Пугачеву и сказал ему на ухо несколько слов.

Пугачев, даже не глядя на Петра, приказал его повесить. Палачи потащили его к виселице, но внезапно остановились. Савельич бросился в ноги к Пугачеву и стал просить о помиловании воспитанника, обещал выкуп. Петра Андреича освободили.

Жители начали присягать. И тут раздался женский крик. Несколько разбойников вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага. Один из них успел уже нарядиться в ее душегрейку. Другие разворовывали квартиру. В конце концов несчастную старушку убили.

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Более всего Петра мучила неизвестность о судьбе Марьи Ивановны. Палашка сказала, что Марью Ивановну спрятали у попадьи Акулины Памфиловны. Но туда ведь поехал обедать Пугачев!

Петр бросился к дому священника. От попадьи он узнал, что Пугачев уже ходил смотреть на «племянницу», но ничего ей не сделал. Петр Аед-реич отправился домой. Савельич вспомнил, отчего лицо «душегуба» показалось ему знакомым. Это был тот самый «пьяница, который выманил у тебя тулуп на постоялом дворе! Заячий тулупчик совсем новешенький; а он, бестия, его так и распорол, напяливая на себя!»

Петр был изумлен. «Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!»

«Долг требовал, чтобы я явился туда, где служба моя могла еще быть полезна отечеству в настоящих, затруднительных обстоятельствах... Но любовь сильно советовала мне оставаться при Марье Ивановне и быть ей защитником и покровителем. Хотя я и предвидел скорую и несомненную перемену в обстоятельствах, но все же не мог не трепетать, воображая опасность ее положения».

И тут пришел один из казаков с объявлением, «что-де великий государь требует тебя к себе». Он был в доме коменданта.

«Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами. Между ими не было ни Швабрина, ни нашего урядника, новобраных изменников. «А, ваше благородие! - сказал Пугачев, увидя меня. - Добро пожаловать; честь и место, милости просим». Собеседники потеснились. Я молча сел на краю стола ».

До налитого вина Петр так и не притронулся. Разговор зашел о том, что теперь банде нужно идти к Оренбургу. Поход был объявлен к завтрашнему дню.

Пугачев остался с Петром наедине. Атаман заявил, что «еще не так пожалует своего знакомца», если тот станет ему служить.

«Я отвечал Пугачеву: «Слушай; скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый: ты сам увидел бы, что я лукавствую».

«Кто же я таков, по твоему разумению?» -« Бог тебя знает; но кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку». Пугачев взглянул на меня быстро. «Так ты не веришь, - сказал он, - чтоб я был государь Петр Федорович? Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька. Послужи мне верой и правдою, и я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья. Как ты думаешь?»

«Нет, - отвечал я с твердостию. - Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу. Коли ты в самом деле желаешь мне добра, так отпусти меня в Оренбург».

Пугачева поразили смелость и искренность Петра. Атаман отпустил его на все четыре стороны.

РАЗЛУКА

«Рано утром разбудил меня барабан. Я пошел на сборное место. Там строились уже толпы пугачевские около виселицы, где всё еще висели вчерашние жертвы. Казаки стояли верхами, солдаты под ружьем. Знамена развевались. Несколько пушек, между коих узнал я и нашу, поставлены были на походные лафеты. Все жители находились тут же, ожидая самозванца. У крыльца комендантского дома казак держал под уздцы прекрасную белую лошадь киргизской породы. Я искал глазами тела комендантши. Оно было отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею, Наконец Пугачев вышел из сеней. Народ снял шапки. Пугачев остановился на крыльце и со всеми поздоровался. Один из старшин подал ему мешок с медными деньгами, и он стал их метать пригоршнями. Народ с криком бросился их подбирать, и дело не обошлось без увечья.

Пугачева окружали главные из его сообщников. Между ими стоял и Швабрин.

Взоры наши встретились; в моем он мог прочесть презрение, и он отворотился с выражением искренней злобы и притворной насмешливо-,сти. Пугачев, увидев меня в толпе, кивнул мне головою и подозвал к себе ».

Атаман советовал Петру тут же отправляться в Оренбург и объявить от него губернатору и всем генералам, чтоб ожидали Пугачева к себе через неделю. «Присов"етуй им встретить меня с детской любовию и послушанием; не то не избежать им лютой казни» .

Швабрина Пугачев назначил новым командиром. «С ужасом услышал я сии слова: Швабрин делался начальником крепости; Марья Ивановна оставалась в его власти! Боже, что с нею будет!»

И тут Савельич подал Пугачеву бумагу. Там были перечислены все вещи, украденные разбойниками. Савельич хотел, чтобы Пугачев вернул за все это деньги! Петр Андреич перепугался за бедного старика.

Но «Пугачев был, видно, в припадке великодушия. Он отворотился и отъехал, не сказав более ни слова. Швабрин и старшины последовали за ним».

Петр поспешил в дом священника увидеться с Марьей Ивановной. У нее ночью открылась сильная горячка. Она лежала без памяти и в бреду. Больная не узнала своего возлюбленного.

«Швабрин пуще всего терзал мое воображение. Облеченный властию от самозванца, предводительствуя в крепости, где оставалась несчастная девушка - невинный предмет его ненависти, он мог решиться на все. Что мне было делать? Как подать ей помощь? Как освободить из рук злодея? Оставалось одно средство: я решился тот же час отправиться в Оренбург, дабы торопить освобождение Белогорской крепости, и по возможности тому содействовать. Я простился с священником и с Акулиной Памфиловной, с жаром поручая ей ту, которую почитал уже своею женою» .

ОСАДА ГОРОДА

«Приближаясь к Оренбургу, увидели мы толпу колодников с обритыми головами, с лицами, обезображенными щипцами палача. Они работали около укреплений, под надзором гарнизонных инвалидов. Иные вывозили в тележках сор, наполнявший ров; другие лопатками копали землю; на валу каменщики таскали кирпич и чинили городскую стену.

У ворот часовые остановили нас и потребовали наших паспортов. Как скоро сержант услышал, что я еду из Белогорской крепости, то и повел меня прямо в дом генерала».

Петр все рассказал генералу. Более всего старик обеспокоился из-за капитанской дочери.

На вечер был назначен военный совет. «Я встал и, в коротких словах описав сперва Пугачева и шайку его, сказал утвердительно, что самозванцу способа не было устоять противу правильного оружия».

Но на наступательные движения никто не согласился. Решено было отражать осаду. Потянулись долгие дни голода.

Петр случайно встретил урядника, который передал ему письмо. Из него офицер узнал, что Швабрин принудил отца Герасима выдать ему Машу, «застращав Пугачевым». Теперь она живет в доме отца под караулом. Алексей Иванович принуждает ее выйти за него замуж.

«Батюшка Петр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за меня бедную. Упросите генерала и всех командиров прислать к нам поскорее сикурсу да приезжайте сами, если можете. Остаюсь вам покорная бедная сирота

Марья Миронова».

Петр бросился к генералу, стал просить роту солдат для очистки Белогорской крепости. Но старик отказал.

МЯТЕЖНАЯ СЛОБОДА

Петр решил отправляться в крепость. Савельич поехал с ним. По дороге старика схватили разбойники. Снова путники оказались в руках Пугачева.

«Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение».

Петр Андреич сказал, что хочет освободить сироту, которую обижают в Белогорской крепости. Глаза у Пугачева засверкали, он обещал судить обидчика Швабрина. Петр сказал, что сирота - его невеста. Еще больше раззадорился атаман.

Утром запрягли кибитку, отправились в Белогорскую крепость. «Я вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался быть избавителем моей любезной! Пугачев не знал, что она была дочь капитана Миронова; озлобленный Швабрин мог открыть ему все; Пугачев мог проведать истину и другим образом... Тогда что станется с Марьей Ивановной? Холод пробегал по моему телу, и волоса становились дыбом...»

СИРОТА

«Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие».

Швабрин догадался, что Пугачев им недоволен. Он трусил перед ним, а на Петра поглядывал недоверчиво. Зашел разговор о Маше. «Государь! - сказа^ он. - Вы властны требовать от меня, что вам угодно; но не прикажите постороннему входить в спальню к жене моей». Пугачев засомневался в том, что девушка его жена. Вошли.

«Я взглянул и обмер. На полу, в крестьянском оборванном платье сидела Марья Ивановна, бледная, худая, с растрепанными волосами. Перед нею стоял кувшин воды, накрытый ломтем хлеба. Увидя меня, она вздрогнула и закричала. Что тогда со мною стало - не помню».

На вопрос Пугачева Марья Ивановна ответила, что Швабрин ей не муж. Атаман выпустил девушку.

«Марья Ивановна быстро взглянула на него и догадалась, что перед нею убийца ее родителей. Она закрыла лицо обеими руками и упала бе? чувств. Я кинулся к ней; но в эту минуту очень смело в комнату втерлась моя старинная знакомая Палаша и стала ухаживать за своею барышнею. Пугачев вышел из светлицы, и мы трое сошли в гостиную».

«Что, ваше благородие? - сказал, смеясь, Пугачев. - Выручили красную девицу! Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженым отцом, Швабрин дружкою; закутим, запьем - и ворота запрем!»

И тут Швабрин сознался, что Маша - дочь Ивана Миронова, который казнен при взятии здешней крепости. Но и это Пугачев простил Петру. Он выдал ему пропуск во все заставы и крепости, подвластные атаману.

Когда Марья Ивановна и Петр Андреич наконец-то встретились, стали говорить о том, что же им теперь делать дальше. «Оставаться ей в крепости, подвластной Пугачеву и управляемой Швабриным, было невозможно. Нельзя было думать и об Оренбурге, претерпевающем все бедствия осады. У ней не было на свете ни одного родного человека. Я предложил ей ехать в деревню к моим родителям. Она сначала колебалась: известное ей неблагорасположение отца моего ее пугало. Я ее успокоил. Я знал, что отец почтет за счастие и вменит себе в обязанность принять дочь заслуженного воина, погибшего за отечество».

Пугачев и Петр расстались по-дружески.

«Мы приближились к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто едет? - ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со своею хозяюшкою» . Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! - сказал мне усастый вахмистр. - Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»

Я вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя... Господи владыко! чем это все кончится?» Кибитка шагом поехала за нами.

Через пять минут мы пришли к домику, ярко освещенному. Вахмистр оставил меня при карауле и пошел обо мне доложить. Он тотчас же воротился, объявив мне, что его высокоблагородию некогда меня принять, а что он велел отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести ».

Петр пришел в бешенство, бросился на крыльцо. Высокоблагородием оказался Иван Иванович Зурин, некогда обыгравший Петра в Симбирском трактире! Они немедленно помирились. Зурин сам вышел на улицу извиняться перед Марьей Ивановной в невольном недоразумении и приказал вахмистру отвести ей лучшую квартиру в городе. Петр остался ночевать у него и рассказал ему свои похождения.

Зурин посоветовал старому знакомцу «развязаться» с капитанскою дочкой, отправить ее в Симбирск одну, а Петру предложил оставаться у него в отряде.

«Хотя я не совсем был с ним согласен, однако ж чувствовал, что долг чести требовал моего присутствия в войске императрицы. Я решился последовать совету Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде».

«На другой день утром пришел я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась. Отряд Зурина должен был выступить из города в тот же день. Нечего было медлить. Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив ее Савельичу и дав ей письмо к моим родителям. Марья Ивановна заплакала».

Вечером выступили в поход. «Шайки разбойников везде бежали от нас, и все предвещало скорое и благополучное окончание. Вскоре князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачева, рассеял его толпы, освободил Оренбург. Но все же сам Пугачев не был пойман. Он явился на сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал там с успехом злодействовать. Пришло известие о разорении сибирских крепостей.

Вскоре Пугачев бежал. Через время его полностью разбили, а самого поймали.

«Зурин дал мне отпуск. Через несколько дней должен я был опять очутиться посреди моего семейства, увидеть опять мою Марью Ивановну... Вдруг неожиданная гроза меня поразила. В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда готовился я пуститься в дорогу, Зурин вошел ко мне в избу, держа в руках бумагу, с видом чрезвычайно озабоченным. Что-то кольнуло меня в сердце. Я испугался, сам не зная чего. Он выслал моего денщика, и объявил, что имеет до меня дело».

Это был секретный приказ ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно отправить под караулом в Казань в Следственную комиссию, учрежденную по делу Пугачева. Вероятно, слух о дружеских отношениях Петра с Пугачевым дошел до правительства.

«Я был уверен, что виною всему было самовольное мое отсутствие из Оренбурга. Я легко мог оправдаться: наездничество не только никогда не было запрещено, но еще всеми силами было ободряемо. Я мог быть обвинен в излишней запальчивости, а не в ослушании. Но приятельские сношения мои с Пугачевым могли быть доказаны множеством свидетелей и должны были казаться по крайней мере весьма подозрительными» .

В Казанской крепости ноги Петра заковали в цепи, а потом отвели его в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке. На следующий день узника отвели на допрос. Спрашивали о том, когда и как стал офицер служить у Пугачева. Петр все рассказывал, как есть. И тут пригласили того, кто обвинил Гринева. Это оказался Швабрин! «По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что наконец явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца».

Тем временем Марья Ивановна принята была родителями жениха с искренним радушием. Вскоре они к ней привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. «Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке».

Известие об аресте сына поразило семью Гриневых. Но никто не верил, что это дело может закончиться неблагополучно. Вскоре батюшка получил из Петербурга письмо о том, что подозрения насчет участия Петра «в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение» .

Старик поверил в то, что его сын изменник. Он был неутешен. «Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и страдания и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти».

Марья Ивановна, Палаша и Савельич отправились в Софию. Утром девушка в саду случайно встретилась с придворной дамой, которая стала ее расспрашивать о том, зачем она приехала. Маша рассказала, что она дочь капитана Миронова, что приехала просить у государыни милости. Дама сказала, что бывает при дворе. Тогда Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя. Но когда дама поняла, что девушка просит за Гринева, ответила, что императрица не может его простить. Но Маша попыталась объяснить даме, что Петр не смог оправдаться, потому что не хотел вмешивать в дело ее. Тогда незнакомка попросила никому не говорить о встрече, пообещав, что ответа девушке ждать придется недолго.

Вскоре государыня потребовала Машу ко двору. Когда же Маша увидела императрицу, то узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она в саду! Государыня сказала, что убеждена в невиновности Петра, и дала письмо к его отцу.

«Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии».

Капитанская Дочка

Береги честь смолоду.

Пословица

ГЛАВА I. СЕРЖАНТ ГВАРДИИ

Был бы гвардии он завтра ж капитан.

Того не надобно; пусть в армии послужит.

Изрядно сказано! пускай его потужит…

Да кто его отец?

Княжнин.

Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе, и вышел в отставку премьер-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревни, где и женился на девице Авдотьи Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости маиора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу - ворчал он про себя - кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги, и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour etre outchitel, не очень понимая значения этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; не редко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т. е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке, и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, - и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю:

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила, и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей, и пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно, и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать, и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей, и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чахарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный Календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный Календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то бывало по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный Календарь, изредко пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кава-лер!.. А давно ли мы…» Наконец батюшка швырнул календарь на диван, и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

Да вот пошел семнадцатый годок, - отвечала матушка. - Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Гарасимовна, и когда еще…

«Добро, - прервал батюшка, - пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим, да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что по мнению моему было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

Не забудь, Андрей Петрович, - сказала матушка - поклониться и от меня князю Б.; я-дескать надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

Что за вздор! - отвечал батюшка нахмурясь. - К какой стати стану я писать к князю Б.?

Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши.

Ну, а там что?

Да ведь начальник Петрушин - князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.

– Был бы гвардии он завтра ж капитан.

– Того не надобно; пусть в армии послужит.

– Изрядно сказано! пускай его потужит…

………………………………………………………

Да кто его отец?

Отец мой, Андрей Петрович Гринев, в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… году. С тех пор жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли во младенчестве.

Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если б паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следовало о смерти неявившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуску до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нонешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла. Приезд его сильно не понравился Савельичу. «Слава богу, – ворчал он про себя, – кажется, дитя умыт, причесан, накормлен. Куда как нужно тратить лишние деньги и нанимать мусье, как будто и своих людей не стало!»

Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour être outchitel, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, то есть (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее. Но как вино подавалось у нас только за обедом, и то по рюмочке, причем учителя обыкновенно и обносили, то мой Бопре очень скоро привык к русской настойке и даже стал предпочитать ее винам своего отечества, как не в пример более полезную для желудка. Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю.

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, винясь в преступной слабости и с плачем жалуясь на мусье, обольстившего их неопытность. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Он тотчас потребовал каналью француза. Доложили, что мусье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Бопре спал на кровати сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном Бопре, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды. Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал со двора, к неописанной радости Савельича. Тем и кончилось мое воспитание.

Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет. Тут судьба моя переменилась.

Однажды осенью матушка варила в гостиной медовое варенье, а я, облизываясь, смотрел на кипучие пенки. Батюшка у окна читал Придворный календарь, ежегодно им получаемый. Эта книга имела всегда сильное на него влияние: никогда не перечитывал он ее без особенного участия, и чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи. Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда по целым месяцам. Зато, когда он случайно его находил, то, бывало, по целым часам не выпускал уж из своих рук. Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…» Наконец батюшка швырнул календарь на диван и погрузился в задумчивость, не предвещавшую ничего доброго.

Вдруг он обратился к матушке: «Авдотья Васильевна, а сколько лет Петруше?»

– Да вот пошел семнадцатый годок, – отвечала матушка. – Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…

«Добро, – прервал батюшка, – пора его в службу. Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».

Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого.

Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.

– Не забудь, Андрей Петрович, – сказала матушка, – поклониться и от меня князю Б.; я, дескать, надеюсь, что он не оставит Петрушу своими милостями.

– Что за вздор! – отвечал батюшка нахмурясь. – К какой стати стану я писать к князю Б.?

– Да ведь ты сказал, что изволишь писать к начальнику Петруши.

– Ну, а там что?

– Да ведь начальник Петрушин – князь Б. Ведь Петруша записан в Семеновский полк.

– Записан! А мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон. Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.

Матушка отыскала мой паспорт, хранившийся в ее шкатулке вместе с сорочкою, в которой меня крестили, и вручила его батюшке дрожащею рукою. Батюшка прочел его со вниманием, положил перед собою на стол и начал свое письмо.

Любопытство меня мучило: куда ж отправляют меня, если уж не в Петербург? Я не сводил глаз с пера батюшкина, которое двигалось довольно медленно. Наконец он кончил, запечатал письмо в одном пакете с паспортом, снял очки и, подозвав меня, сказал: «Вот тебе письмо к Андрею Карловичу Р., моему старинному товарищу и другу. Ты едешь в Оренбург служить под его начальством».

Итак, все мои блестящие надежды рушились! Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастьем. Но спорить было нечего! На другой день поутру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чемодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами, последними знаками домашнего баловства. Родители мои благословили меня. Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». Матушка в слезах наказывала мне беречь мое здоровье, а Савельичу смотреть за дитятей. Надели на меня заячий тулуп, а сверху лисью шубу. Я сел в кибитку с Савельичем и отправился в дорогу, обливаясь слезами.